Тот август, как жёлтое пламя,

Пробившееся сквозь дым,

Тот август поднялся над нами,

Как огненный серафим.

Имя Анны Ахматовой, автора этих строк, вряд ли знакомо участникам событий, о которых пойдёт речь.

Август 1964-го выдался жарким. На карте мира разгорелось ещё одно пламя - война во Вьетнаме. После того, как в Тонкинском заливе северовьетнамские катера атаковали американский эсминец, Вашингтон вынужден был вмешаться в вооружённое противостояние коммунистического Ханоя и прозападного Сайгона. Война оказалась неожиданно затяжной и кровавой.

Никаких комментариев, просто воспоминания двух свидетелей тех событий. Один - бывший американский морской пехотинец, другой- вьетнамский дипломат. Джон Дистасио – в настоящее время шеф представительства ФБР в Москве. Он рассказывает:

-Я прибыл во Вьетнам в 1969-м году и больше всего боялся, что война закончится до того, как я попаду на неё. Мне ещё и 18 не исполнилось, когда я записался добровольцем в морскую пехоту... На Окинаве, где был устроен промежуточный лагерь, мы сменили обычную форму на специальную - для джунглей. Каждому выдали по большой коробке, куда мы стали складывать наши вещи. Когда придёт время возвращаться домой, нам эти вещи отдадут. Коробки ставили на стеллажи одна на другую. Я тоже поставил свой “сейф” в эту пирамиду. Но, прежде чем запечатать коробку, на ней надо было указать свой адрес, по которому, если я не вернусь, её отправят родственникам. Мне стало страшно. За семь месяцев тренировок до отправки на фронт меня такие мысли не посещали. Когда мы летели из Сан-Франциско на Окинаву, мы вели себя как компания подростков, собравшаяся на бейсбольный матч. А когда транспортный самолёт вёз нас с Окинавы во Вьетнам, то три с половиной часа - полное молчание, только шум моторов. Дананг, наша база во Вьетнаме, - красивый город на берегу залива. В воздухе полно транспортных самолётов и вертолётов, а на земле - солдат и военной техники. Когда мы сошли с борта нашего транспортника, возникло ощущение, как будто попал в сауну: жара и влажность окутывали с головы до ног.

Однажды вечером в баре для сержантов сели на террасе, откуда открывался вид на горы, покрытые джунглями. В этот миг в горах началась жестокая перестрелка. На фоне темнеющего неба заметались трассы автоматных и пулемётных очередей. По всполохам выстрелов мы видели, где наши позиции и откуда наступает враг. Как в театре, только это был не театр. Вскоре наши вертолёты стали поливать джунгли огнём. Подоспели самолёты. Вот бомбы упали, и джунгли утонули в огне. А мы на своей террасе каждый раз, когда взрывалась ракета, вскакивали и кричали «ура!”

Когда мы уходили в джунгли, в горы, брали с собой воды столько, сколько могли унести. Чем выше и дальше забирались, тем труднее было дышать. У нас у всех были противомоскитные сетки, закрывающие лица. Как и все, я нёс свою винтовку “М-16”.Это был ранний вариант, но очень надёжный, а в джунглях влага и жара быстро приводили её в негодность. На привалах мы только и делали, что чистили и смазывали наше оружие.

Когда вспоминаю джунгли, вижу себя, с отвращением разглядывающего содержимое своего сухого пайка. Моя мама испортила меня: она прекрасно готовила. Нам полагалось по четыре коробки “рациона” на человека. Там было и мясо, и галеты, и сухие пирожные, но меня воротило от такой еды. Единственное, что мне нравилось в “рационе”, - ананасные дольки. Я постоянно менял их на другие части пайка, чаще на сигареты. Это плохо кончилось. Мы пересекали вброд речушку, и я почувствовал, что теряю сознание. Диагноз оказался предсказуем: недоедание. Пришлось привыкать к “рационам”...

В джунглях мы носили специальные ботинки. Хорошие ботинки - подошва кожаная, с металлической пластиной. А выше подошвы - холст. Он быстро намокал, но, когда мы выбирались из грязи и болот, эта холщовая основа так же быстро и высыхала. Стальная пластина в подошве спасала от отравленных колючек, которые партизаны рассыпали на лесных тропах. От мин она, конечно, не спасала. За шнурками мы прятали наши опознавательные жетоны. По ним-то и определяли личность погибшего.

К чему нельзя было привыкнуть - так это к постоянному присутствию смерти. Нас часто обстреливали - ракетами или из миномётов. Как всегда - внезапно. Кажется, каждая мина или ракета нацелена в тебя. В такие минуты хотелось спрятаться в собственной каске. Взять её обеими руками за края и натянуть на себя до пят.

В джунглях мы сходились в бою так близко, что было слышно, как вьетнамские командиры отдают приказы. Бывало, удавалось захватить пленных. У нас была программа по содержанию военнопленных. Вьетнамцы называли её “чу хой”. И когда вьетконговцы хотели сдаваться, они кричали нам из джунглей:”Чу хой!” Я помню первого пленного, которого взяло наше подразделение. Он был испуган и ждал немедленной казни. А когда ничего такого не случилось, я увидел, как его отпустило, и он повеселел.

С нами по соседству однажды расположилось подразделение южнокорейских солдат, наших союзников. Ими командовал капитан. Наш командир роты предоставил ему джип, а меня посадил за руль. Корейский капитан был хорошо образован, знал английский. Меня поразила его философия:”Моя теория - не брать пленных. И я учу этому своих солдат”, - говорил он. Я, бруклинский идеалист, возражал:”Пленные - это хорошо, ведь чем больше вьетконгонцев сдаётся в плен, тем меньше солдат гибнет с обеих сторон”. Но у капитана было что-то вроде предвидения - казалось, он знал, чем кончится война: ”Вы рано или поздно уйдёте отсюда. А мы останемся по соседству с коммунистами. И рано или поздно нам придётся сражаться с вашими пленными, они снова будут стрелять, но не в вас, а в нас”. К счастью, его слова не оправдались: вьетнамская война закончилась, а новая, корейская, не началась. Я пробыл там год и своё отвоевал. Пришло время возвращаться домой. Я был очень рад, что возвращаюсь, но страшно боялся, что меня убьют до того, как я сяду в самолёт. Эта мысль преследовала меня. Накануне отлёта наша база в Дананге подверглась ракетному обстрелу. Мы провели ночь в бункере.Я забился в самый глухой его угол. Мне стало плохо. Что-то случилось с ногами. Но я боялся обратиться к врачу из страха, что пропущу свой самолёт и останусь во Вьетнаме ещё на месяц. И тогда меня точно убьют. Но я улетел по графику, обуреваемый противоречивыми чувствами.

Я отправился на Окинаву, за своей коробкой, которая ждала меня меня целый год. И как тогда - никаких разговоров на борту, полёт в полной тишине, каждый в собственных мыслях. Я тогда решил для себя, что должен постараться забыть всё. Потому что, если бы я стал рассказывать подробности, никто бы не поверил в то, что я видел. Я понимал, что должен найти место в своём мозгу и оставить это там. Так я и сделал. Я даже не привёз с собой “сувениров”, хотя мой товарищ взял, например, трофейный советский карабин СКС. Я прихватил только медаптечку и какие-то нашивки. Но всё это выбросил, как только прилетел в Нью-Йорк.

“Конечно, было страшно”, - подтверждает Нгуен Ван Нгань, нынешний посол Вьетнама в России. - “Я не имел возможности непосредственно принимать участие в войне. Сорок три года назад я учился в МГИМО. Но затем вернулся во Вьетнам. Это было как раз в августе, сразу после Тонкинского инцидента. Американцы бомбили Северный Вьетнам. Очень много бомб было сброшено на Ханой. 18 декабря 1972 года, за несколько дней до Рождества, бомбили главную ханойскую улицу. Было 10 часов вечера, я сидел в своём офисе в МИДе. Днём мы работали в обыкновенных офисных комнатах, а ночью спускались в подвал. Никто не уходил домой. В тот день бомбы падали в 300 метрах от нашего здания. Когда война подходила к концу, а также сразу после войны многие вьетнамцы уехали из страны - из-за боязни попасть в кровопролитные разборки и по экономическим причинам. Сейчас сотни тысяч вьетнамцев, живущих за рубежом, приезжают во Вьетнам. Я из южного Вьетнама, из города Хюэ - древней столицы страны. Но после Женевских соглашений переехал в 1954 году на север. И только в 1976 году смог вернуться к своим родным. Лишь спустя 21 год я вновь увидел своего брата, сестёр. Жаль, что родители мои не дожили до этой встречи. После войны прошло много времени. Меня часто спрашивают об отношениях между Вьетнамом и Америкой сейчас. Скажу то, что знаю наверняка: США не хотели войны против Вьетнама. Через 20 лет после войны Вьетнам и США установили дипломатические отношения. Не так давно было подписано торговое соглашение. В 2002 году Россия закрыла свою базу в Камрани. Сразу же пошли разговоры, что туда нацелились американцы. Это не так. Если бы Россия в 2002 году не ушла оттуда, всё равно в 2004 г. срок действия соглашения о Камрани должен был прекратиться. Не было и не будет речи о том, что Вьетнам и США ведут переговоры об использовании Камрани в военных целях.”

Почти такие же мысли высказали и американские ветераны войны. Атлантское отделение DAV (Disabled American Veterans) часто проводит встречи с бывшими солдатами той войны. Все они, конечно, уже немолодые люди, ни на что не жалуются, свои протезы не прячут. Да, та война стала уже страницей истории, и никто не излечит до конца инвалидов, не высушит слёзы пострадавших. И как напоминание, слова Антуана.Сент-Экзюпери: ”Война - это не подвиг. Война - это болезнь”.